Гельман Полина Владимировна

***

Полина Гельман родилась в городе Гомеле (Белоруссия), в семье революционеров, участников Гражданской войны. Отца Полина не помнит: он погиб в борьбе за новую жизнь. Со слов матери она знала, что отец её был сильным, волевым человеком, меньше всего думал о себе, заботился об окружающих людях, за них и отдал свою жизнь. Мать — Еля Львовна (1893 — 1976 гг.), переплётчица типографии, одна занималась воспитанием дочери. Она сумела обеспечить Полину всем необходимым для жизни, дать ей хорошее образование и прекрасное воспитание.

В течение многих лет надёжной опорой в жизни для Полины Владимировны был муж, офицер Советской Армии, фронтовик Колосов Владимир Николаевич (1921 — 1994 гг.). Она вступила с ним в брак, будучи слушателем Военного института иностранных языков в 1948 году. Владимир тоже учился в этом учебном заведении. Дочь — Галина (1949 года рождения), окончила исторический факультет и аспирантуру МГУ, работает в Финансовой академии.

Детство и юность Полины Гельман прошли в Гомеле, где она училась в средней школе. Не довольствуясь программой, Полина занималась спортом, овладела стрелковым оружием, сдала нормы на значок «Ворошиловский стрелок». Словом, готовилась к защите Родины, как требовала обстановка конца 1930-х годов.

Полина училась уже в 9-м классе, когда на всю страну прозвучал призыв «Молодежь, на самолёты!». Она не совсем осознавала, что это значит, но романтика увлекла её. Вместе со своей лучшей подругой Галей Докутович, Полина пошла в местный аэроклуб. Её приняли в школу планеристов, а также и в кружок парашютистов. 25 августа 1937 года Полина совершила первый прыжок с парашютом с самолёта. Парить в небе как птица — это было романтично и захватывающе. Она была счастлива.

Вскоре Гельман сдала теоретический курс по самолётовождению. Теперь оставался один шаг до самостоятельного полёта. Тут — то и произошла осечка. Она пришла на аэроклубовский аэродром, инструктор дал последние напутствия, можно садиться в машину. Полина с гордостью села в кресло и… утонула в нём: ноги не доставали до педалей, она не могла нормально разглядеть приборы. Инструктор посмотрел на Полину с сожалением и произнёс: «Вылезай — ка, девочка. Пока тебе здесь делать нечего. Подрасти, если сможешь…»

Так рухнули её планы. Как она ни старалась расти, не подросла. С авиацией пришлось расстаться. В 1938 году Полина поступила на исторический факультет МГУ, где проявила себя с самой лучшей стороны и училась в основном на отлично.

…Грянула война. В тот же день, 22 июня 1941 года, студенты — комсомольцы МГУ на внеочередном собрании объявили себя мобилизованными на борьбу с врагом. Все хотели пойти непременно на фронт. Многим ребятам это удалось. Девушки в военкоматах получали отказ, мол, война — не женское дело.

В октябре 1941 года ЦК комсомола объявил о наборе девушек во вновь создающиеся авиационные части. Гельман добилась, чтобы её включили в один из полков. Девушек направили в Энгельсскую школу военных лётчиков. Там их обучили различным авиационным специальностям. Полина стала штурманом. В лётчики опять не прошла из — за малого роста.

Гельман зачислили в полк ночных бомбардировщиков У-2, впоследствии он был преобразован в знаменитый 46-й Гвардейский. В мае 1942 года в составе этого полка она вылетела на фронт. Боевой путь её начался на Кавказе под Моздоком, а закончился под Берлином.

Основным оружием экипажа У-2 были бомбы. Небесный тихоход — его скорость чуть больше 100 километров — ночью почти бесшумно подлетал к цели и внезапно обрушивал на головы спящих врагов смертоносный груз.

В какие только переплёты не попадала Полина, вылетая на боевые задания. Как правило, вражеские цели прикрывались плотным зенитным огнём. Каждый вылет — поединок со смертью. Одно попадание — и деревянный самолёт вспыхивал ярким пламенем. Со временем экипажи научились преодолевать зенитный заслон, вырываться из лучей прожекторов. Последние были не менее страшны, чем зенитки. Попасть в лучи прожектора — значит быть ослеплённым, потерять ориентировку.

Однажды, это было под Новороссийском на «Голубой линии», Гельман пошла на задание в паре с лётчицей Катей Пискарёвой. Самолёт уже подошёл к намеченной цели. Чтобы убедиться, не ошиблись ли они, Полина решила бросить светящую бомбу. Но для этого сначала надо было снять со взрывателя предохранитель. Сняла. Взяла бомбу в руки, но бросить не смогла: стабилизатор запутался в ремешке краг, которые висели у неё на шее. Краги Полина брала для того, чтобы отогревать руки после работы с металлом.

В этот момент их самолёт поймали прожекторы. Тут же открыли яростный огонь зенитки. Надо было принимать срочное решение: у штурмана в запасе всего 10 секунд, механизм взрывателя уже приведён в действие.

Отчаянными усилиями Полина сорвала с шеи ремешок и буквально на последней секунде бросила бомбу вместе с крагами за борт. И только теперь начала выдавать команды Пискаревой: «влево», «вправо»… Самолёт вырвался из обстрела и, успешно отбомбившись, вернулся на свой аэродром.

Однажды произошёл такой случай в Крыму, после того как врага уже вытеснили с Керченского полуострова. Полк перебазировался в другой район, поближе к месту боевых действий. Лётчице Рае Ароновой и штурману Полине Гельман поручили найти площадку для полевого аэродрома. Они вылетели. Покружили над местностью и обнаружили западнее Керчи ровное место, покрытое зелёной травкой. «Это то, что надо», — решили девушки и, не разглядев как следует площадку, пошли на посадку. Но едва колеса коснулись поверхности, во все стороны полетели брызги воды — здесь оказалось болотистое место. Рая «дала полный газ». Однако скорость самолёта не увеличилась, и он не мог оторваться от земли. Требовалось облегчить машину. Но за счёт чего? На борту лишнего груза не было. Выход один — вылезти штурману. Полина предложила этот вариант Рае. Та сначала отвергала его, а потом согласилась.

«Я выбираюсь из кабины на землю, — вспоминает Полина, — бегу рядом с фюзеляжем. Когда самолёт стал отрываться от земли, я, ухватившись за стойку между плоскостями, взобралась на нижнюю плоскость, затем уже на лету с помощью стоек, расчалок и ступеней трапа добиралась до борта кабины. В кабину ввалилась вверх ногами. Случай курьёзный, но для меня он едва не кончился печально».

Красноречивее всего о подвигах Полины Владимировны говорит наградной лист, подписанный в мае 1945 года, через 2 дня после окончания войны, командиром 46-го Гвардейского авиационного полка подполковником Е. Д. Бершанской и командующим 4-й Воздушной армией генералом К. А. Вершининым:

«Товарищ Гельман П. В. на фронте борьбы с немецкими захватчиками находится с мая 1942 года. От рядового стрелка — бомбардира выросла до начальника связи эскадрильи. За период боевых действий произвела лично как штурман 860 боевых вылетов на самолёте По-2 с боевым налётом 1058 часов. Сбросила, уничтожая войска противника, 113 тонн бомб. Врагу был нанесён большой урон».

Войну Полина Гельман закончила в звании Гвардии старшего лейтенанта.

В том же 1945 году она поступила в Военный институт иностранных языков. Трудолюбивая, вдумчивая, Полина каждую тему старалась освоить досконально. Она отличалась необыкновенной отзывчивостью, всегда была готова прийти на помощь товарищу. Особенно бросалось в глаза её редкая скромность. Ни разу никто не слышал, чтобы она даже намёком похвасталась своими боевыми заслугами. Будто и не героиня она, и на фронте не воевала.

Институт Гельман окончила успешно, в совершенстве овладев испанским языком и довольно хорошо — французским.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 мая 1946 года, за образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные при этом геройство и мужество, Гвардии старший лейтенант Гельман Полина Владимировна удостоена звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 8962).

В 1951 году окончила Военный институт иностранных языков. С 1957 года Гвардии майор П. В. Гельман — в отставке. После развёртывания событий на Кубе в районе Плайя — Хирон, работала там в качестве переводчика и посла мира. Затем занялась своим любимым делом — общественными науками. Поступила на работу в Институт общественных наук преподавателем политэкономии. Лекции читала на испанском языке для слушателей, прибывших из Латинской Америки и Испании. В 1970 году защитила диссертацию, получив учёную степень кандидата экономических наук. В 1973 году стала доцентом кафедры политэкономии. В этом качестве она работала до ухода на пенсию в 1990 году. Являлась членом правления Общества «СССР — Уругвай». Умерла 29 ноября 2005 года. Похоронена в колумбарии Новодевичьего кладбища в Москве.

В городе Гомель на здании бывшей школы, в которой училась П. В. Гельман, установлена мемориальная доска.

ТРЕВОЖНЫЕ НОЧИ В ВОЗДУХЕ

Я беру телефонную трубку и звоню Полине Гельман.

— Полина, привет!

— Здравствуй, Рая! Какие у тебя новости?

— Мне нужно написать о твоих подвигах.

— Что? Не поняла тебя.

— О твоих боевых подвигах, говорю, нужно написать.

— О каких подвигах? Нет их у меня.

В этой фразе вся Полина. Узнаю своего бывшего штурмана!

Всё-таки мы договариваемся о встрече. Через пару часов я сажусь в такси и еду к ней домой, в Юго — Западный район Москвы. По пути перебираю в памяти всё то, что мне известно о Полине. Известно, конечно, много. Ведь мы воевали в одном полку — в женском авиационном полку лёгких ночных бомбардировщиков, а с осени 1943 года и до конца войны летали на одном самолёте: я — лётчиком, она — штурманом. Вообще же мы знаем друг друга с октября 1941 года, с того самого момента, когда пришли на сборный пункт женской авиачасти, которую формировала Герой Советского Союза М. М. Раскова.

Помнится, как в первый же вечер я обратила внимание на двух девушек, сидевших недалеко от моей койки. Они тихо беседовали. По всему было видно, что это близкие подруги, но как они не похожи друг на друга! Одна — высокая, смуглолицая, с румянцем во всю щеку, с выразительными чёрными глазами. Другая — маленькая, голубоглазая брюнетка с несколько бледноватым лицом и спокойными, мягкими движениями рук. Это были Галя Докутович, студентка МАИ, и Полина Гельман, студентка исторического факультета МГУ.

— Вот, получила наконец от мамы письмо, — говорила Полина. — Она эвакуировалась с братишкой из Гомеля в самый последний момент, когда немцы уже входили в город. Как была в летнем платье и тапочках, так её и подхватили на машину. Никаких вещей не успела взять. Сейчас она на Волге.

— Я рада, Поля, за твою маму, — сказала Галя. — Что было бы с ней, если бы она осталась в Гомеле? Страшно подумать!

— Да, коммунистов они не щадят…

Потом я вспомнила город Энгельс, куда прибыла наша часть для обучения. В памяти всплыл такой эпизод. Большая, высокая комната штурманской группы вся заставлена двухэтажными койками. Я сижу на втором этаже и с интересом наблюдаю, как Галя Докутович, старшина группы, стоит с секундомером в руках, а Полина тренируется в скорости надевания лётного зимнего обмундирования. Надеть — снять! Надеть — снять! И так несколько раз подряд. Поля вначале путается, надевает унты, а потом пытается натянуть меховой комбинезон, но унты не пролезают, она их сбрасывает, а стрелки секундомера бегут… Портянки тоже никак не накручиваются на ноги. Наконец Полина укладывается в положенное время, и обе, довольные, улыбаются…

Такси мчится по набережной Москвы-реки, мелькают огоньки встречных машин, и мне кажется, что это огоньки ночного старта и мы с Полиной взлетаем на задание… Мы летим на Данциг. Ночь ещё не наступила, и в небе довольно светло. Воздух прозрачный, видимость отличная. Мерно гудит мотор. На земле тихо, нет никакой перестрелки. Только в Данцигской бухте видно несколько очагов пожара — результат работы наших штурмовиков. Но мы знаем, что эта тишина обманчива. В Данциге много противовоздушных средств. Пересекаем линию фронта. Ещё несколько минут полёта проходят спокойно. И вдруг земля изрыгнула в небо целый фонтан огня. Потом ещё, ещё… Но бьют не по нашему самолёту, а по другому, идущему гораздо выше нас. Мы ясно видим над собой силуэт большого двухмоторного бомбардировщика. Зенитки с яростью ведут по нему огонь.

— Рая, нам нужно, наверно, немного отойти в сторону, а то «по ошибке» могут и нас задеть, — говорит Полина.

Я согласна с ней. Но не успели мы свернуть, как над нами вспыхнул ослепительно — огненный шар, и от него во все стороны брызнули искры. Это взорвался летевший там самолёт. Сверху на нас посыпались горящие обломки. Я резко дала полный газ, и наш По-2, неуклюже развернувшись, избежал столкновения с обломками.

А когда мы бомбили цель, то обе, как по уговору, воскликнули:

— Это вам, гады, за сбитый самолёт!

Придя с задания, мы, как обычно, начали торопить техников, чтобы самолёт побыстрее заправили горючим. В это время к нам подошёл командир дивизии, который присутствовал в ту ночь на старте.

— Аронова, уступи мне на один полёт своего штурмана, я хочу слетать на задание, — в шутливой форме попросил он.

Я нехотя вылезла из кабины: кому приятно сидеть на земле, когда боевая работа кипит вовсю!

— Сколько вешать бомб? — спросили вооруженцы.

— Четыреста! — ответил командир дивизии.

— Товарищ полковник, у нас мотор слабый, не потянет, — заметила Полина.

— Потянет! — уверенно сказал полковник.

«Ну, посмотришь, как потянет, — подумала Полина. — Я-то знаю, на что способен наш мотор: больше 250 килограммов нельзя брать».

Самолёт оторвался от земли у самой границы аэродрома. За 30 минут полёта до линии фронта они едва — едва наскребли 400 метров высоты. Это был потолок при такой загрузке. Дул сильный боковой ветер, самолёт несло влево. Полина попросила лётчика подвернуть на 30 градусов вправо, но его удивила, очевидно, такая большая цифра и он продолжал идти, почти не меняя курса. Их снесло на сильно укреплённый объект, где по самолёту открыли плотный зенитный огонь, из которого они долго не могли выбраться. Полина уже подумала, что это её последний боевой вылет. Ещё бы! Ползать на такой малой высоте с бомбами далеко не безопасно.

После того как они отбомбились по цели, полковник взял курс не на наш аэродром, а на соседний: он решил посмотреть, как идут дела в других полках. Когда они сели, командир дивизии, направляясь на КП, наказал Полине:

— Гельман, скажи вооруженцам, чтобы подвесили бомбы — мы ещё разок слетаем, а потом уж вернёмся к вам в полк.

— Сколько вешать, товарищ полковник? — спросила Полина.

Тот обернулся, погрозил ей пальцем:

— Двести!

Полина понимающе улыбнулась.

Когда они прилетели наконец на наш аэродром, мы с техником Катей Бройко внимательно осмотрели самолёт. Кое-где были пробоины.

— Ну, это не беда! Могло бы быть и хуже, — утешила нас Катя.

…»Волга», круто развернувшись, въехала через широкую арку в просторный двор. Здесь живёт Полина Гельман. Поднимаюсь на 6-й этаж.

— Ну, проходи, раздевайся, — встречает она меня.- Значит, за подвигами приехала?

— Ага! За подвигами…

— Но ведь ты сама всё знаешь обо мне. Я сделала с тобой около 500 боевых вылетов. Вот сейчас подсчитала в своей лётной книжке.

— Очень многое позабылось. Давай вспоминать вместе.

— Знаешь, Рая, уж если говорить о подвигах, то вот именно сейчас я совершаю подвиг: готовлюсь стать кандидатом экономических наук. Ты не представляешь, как это трудно! Ведь семья, работа…

— Да, но твоя работа должна, по-моему, не мешать, а помогать диссертации — ты же политэкономию преподаешь!

— Это так. Но время… Где взять свободное время? Однако я кое-что уже сделала: написала несколько статей об экономическом развитии Кубы, некоторые из них опубликованы.

— Интересно, я как-нибудь возьму почитать. А это что у тебя за письма лежат? Какие-то иностранные.

— Это с Кубы и из стран Латинской Америки. Среди моих студентов бывают иногда и иностранцы. Какие чудесные письма они потом пишут! Хочешь, я прочту тебе некоторые из них?

— С удовольствием послушаю.

Письма действительно хорошие. В них высказывается откровенное восхищение нашей страной, нашими людьми, видна неподдельная радость за наши успехи и победы, чувствуется пристальное и доброжелательное внимание к нашей многогранной и кипучей жизни. Авторы сообщают о большом интересе, который проявляют люди в их странах к живому слову человека, побывавшего в Советском Союзе. Ну, и, конечно, в каждом письме много теплых, хороших слов в адрес лично Полины. Они считают, что она одна из самых замечательных женщин нашей страны, и они счастливы, что им довелось с ней познакомиться.

— Не зря ты учила испанский язык, — говорю Полине, — и поговорить можешь, и письма прочесть.

— Знание испанского языка помогает мне в работе над диссертацией. Я изучаю процесс национализации на Кубе и социально — экономические последствия этого процесса. Но особенно пригодился мне испанский во время научной командировки на Кубу в 1965 — 1966 годах. Я без переводчика ездила по стране, беседовала с людьми, работала в архивах и библиотеках.

Полина рассказала мне о некоторых интересных встречах с различными людьми, начиная от восторженных друзей нашей страны и кончая настоящим, живым контрреволюционером, с которым она сразилась в открытом словесном бою и блестяще выиграла этот бой.

— Не выходит из памяти одна ночь, проведённая на животноводческой ферме высоко в горах Экамбрая, — Полина целиком ушла в воспоминания. — Люди живут там оторванными от мира, они поразительно мало знают о Советском Союзе и ещё совсем недавно верили всяким нелепым слухам. Каждый из них, узнав, кто я и откуда, постарался пожать мне руку. Это было и проверкой (убеждались, что я из такой же плоти и крови, как и все люди), и выражением уважения. Когда рассвело и мы стали прощаться, мне показалось, что у нашей страны прибавилось полтора десятка искренних друзей.

Полина могла говорить о своей любимой теме долго, но мне хотелось, чтобы она рассказывала в этот раз о другом, о тех тревожных ночах в годы войны…

— Полина, скажи мне, какой был самый страшный у тебя полёт из всех твоих боевых вылетов?

— Что это ты такие резкие повороты делаешь? Торопишься? Ну, изволь, отвечу.

Она немного подумала, потом, наклонив слегка голову набок, сказала:

— Было, конечно, немало страшных полётов, таких, когда я думала: «Это конец!». Не раз дрожали колени на обратном пути от цели. Вот, например, однажды мы с Дусей Носаль — это было на Тереке, под Моздоком, — попали в такой переплёт, что мне и сейчас жутко становится, как вспомню. Мы летели бомбить вражеские прожекторы. Пересекли Терек — тогда по нему шла линия фронта — и начали умышленно шуметь мотором, чтобы прожекторы включились. Они, конечно, сразу нас схватили. Я наметила один из них — сильный, яркий — и попросила Дусю, чтобы она шла точно по лучу, а сама уткнулась в прицел. По нашему самолёту открыли бешеный огонь. Чтобы выйти из огня, нужно маневрировать, но тогда нельзя попасть в прожектор. И мы действовали так, как будто находились на полигоне. К тому же нас охватил азарт: кто — кого? Вот зеркало прожектора блеснуло в прицеле, я дёрнула за бомбосбрасыватели, и самолёт освободился от груза. Через мгновение мы услышали взрыв, и прожектор погас.

— Ура!!! Разбили! — закричали мы в восторге.

Однако радоваться было ещё рано. Остальные прожекторы нас крепко держали, а зенитки поливали огнём. Дуся начала маневрировать, уходя на свою территорию. У нас была небольшая высота, и прожекторам было, конечно, легко держать нас. Вот уж и Терек остался позади, а мы всё ещё идём в лучах, и зенитки бьют. Мне казалось, что они намерены преследовать наш самолёт до самого аэродрома. Нам определённо повезло тогда — мы остались живы. Только вот самолёту досталось здорово — он с трудом дотянул до посадки. Его потом целый день ремонтировали.

Полина немного помолчала, потом как-то загадочно улыбнулась и продолжала:

— Ещё более страшным полётом я считаю тот, когда мне пришлось над целью выбросить за борт свои меховые краги.

— Это как?

— Краги были хорошие, тёплые, — продолжала она, будто не замечая моего удивления. — Когда было холодно, я брала их с собой в полёт, и они висели на длинном ремешке, перекинутом через шею. Над целью я работала голыми руками, а потом, отбомбившись, засовывала окоченевшие пальцы в мягкий мех, и они быстро отогревались. Мы летели с Катей Пискарёвой. Было морозно, несмотря на то что наступил уже апрель. Ночь тёмная, хоть глаз коли. Я ориентировалась только по времени (способ не очень-то надёжный), и когда по самолёту открыли огонь, у меня как-то легче на душе стало: раз стреляют, значит, мы подходим к цели. Однако надо было точно в этом убедиться. Я быстро достала САБ, выдернула предохранительную чеку и хотела бросить эту небольшую осветительную бомбочку за борт, но тут же обнаружила, что ремешок, на котором у меня висели краги, запутался в стабилизаторе САБа.

— Полина, почему молчишь? — кричит Катя.

Я знаю, что моя обязанность сейчас — помочь лётчице выйти из обстрела, сообщать ей, откуда бьют и куда отворачиваться. Но мне было не до этого. Я держу бомбу, в которой пришёл в действие механизм, отсчитывающий секунды. Через 10 секунд взрыватель сработает, и тогда бомба взорвётся у меня в руках. Я стараюсь распутать ремешок, но руки дрожат, и ничего не получается. По самолёту бьют вовсю. А секунды летят — 5, 6, 7… Я в отчаянии хватаю краги, снимаю с шеи ремешок и бросаю всё это вместе с САБом за борт. Не успела я выдохнуть «Ух!», как под самолётом загорелся САБ, осветив землю. Мгновенный взгляд вниз — и мне ясно, что мы над целью. Быстро сбрасываю бомбы и только после этого осматриваюсь.

— Полина, что случилось? — опять кричит Катя, в её голосе слышится тревога.

— Ничего, Катя. Отворачивайся вправо. Ещё правее. Слева под крылом бьют пулемёты. Впереди — зенитки.

В общем, дальше всё пошло как обычно бывает в таких случаях. Когда мы пересекли линию фронта, я услышала уже спокойный голос лётчицы:

— Ну, Полина, радуйся, что мы так лёгко отделались!

— Знаешь, Катя, — сказала я ей, — я совсем не испытываю радости от того, что отделалась от своих новых краг.

Катя сначала не поняла меня, но когда я рассказала подробно, она от души посмеялась.

Полина замолчала и вопросительно посмотрела на меня. Она вот всегда так. Даже о самых драматических моментах из своей боевой жизни рассказывает с лёгким юмором.

— Я хорошо понимаю, что тебе в тот момент было совсем не до смеха, — говорю я. — Шутка ли! С земли стреляют — это уже опасно. В руках у тебя бомба, которая вот-вот взорвётся, — это ещё опаснее. Опасность, так сказать, в квадрате.

— Ты знаешь, после того случая я никогда больше не брала в полёт краги, хоть мне и выдали потом другие. Но что это мы так сидим? Я сейчас приготовлю чай, а ты пока просмотри вот Галин дневник, мою лётную книжку, фотографии фронтовых лет.

Полина ушла на кухню, а я стала перелистывать дневник Гали Докутович. Он начинался с 1 января 1942 года. Галя с Полиной были друзьями детства. Сидели в школе за одной партой, вместе ходили в аэроклуб, вместе окончили школу с отличием и уехали в Москву. Только Полина поступила на истфак в МГУ, а Галя — в МАИ: она любила авиацию.

«Полина считалась у нас в классе великим дипломатом и политиком. Увлекалась она историей», — читаю я в дневнике Гали.

Пробегая глазами страницы дневника, я сознательно выискивала места, где говорилось о Полине. Их было немного. И мне подумалось: может быть, именно этот факт и свидетельствует о том, что дружба этих двух девушек была настоящей, глубокой, бескорыстной. Как бы в подтверждение своей мысли в конце дневника нахожу слова:

«Меня немного удивляет: зачем, когда уважаешь человека, любишь его и хочешь с ним дружить, говорить об этом? Мы с Полиной никогда даже не заговаривали о дружбе, не клялись и ничего не обещали друг другу. А наша большая настоящая дружба, пережив много кризисов и опасных поворотов, живёт вот уже десятый год. Десятый год! ёерт возьми, нужно будет справить годовщину!»

Только справить юбилей Гале не пришлось. Она погибла в ту трагическую для нашего полка ночь, когда 4 самолёта сгорели над целью. Все они были расстреляны в упор вражеским истребителем в момент, когда находились в лучах прожекторов. Полина была потрясена этой утратой. Командир полка майор Бершанская, видя, как глубоко переживает Полина Гельман гибель подруги, попыталась было под разными предлогами отстранять её от полётов, но Полина, поняв это, твёрдо сказала:

— Нет, товарищ майор, я должна летать. Я буду мстить за Галю.

Время стёрло остроту горя, но даже сейчас, спустя много лет после гибели Гали Докутович, Полина при воспоминании о ней становится печальной, опускает голову, как бы склоняясь перед её светлой памятью. Она и дочь свою назвала Галей в память о своей лучшей подруге.

В Галином дневнике я натолкнулась на коротенькую запись, датированную 20 июля 1942 года.

«Сегодня Полину избрали парторгом эскадрильи. Я уверена, что девушки сделали очень правильный выбор».

Время подтвердило справедливость этих слов. Полина Гельман с того времени была парторгом эскадрильи бессменно до конца войны. Она умела по-деловому, без шумихи и шаблона проводить различные мероприятия, умела беседовать с людьми, находить верный путь к сердцу каждой девушки. Собственно, в этом не было ничего удивительного. Судьба её родителей, членов партии с дореволюционным стажем, складывалась так, что Полина с самых ранних лет привыкла считать, что иной жизни, чем жизнь с партией, для партии, у человека и быть не может. Будучи ещё маленькой, несмышлёной девчонкой, она наивно считала, что все люди — коммунисты и что сама она тоже член партии, потому что всегда присутствовала с мамой на партсобраниях. Ей и невдомёк было, что мама просто не могла оставить дома одну свою шаловливую дочку и была вынуждена брать её с собой на собрания.

— Вот и чай готов! — прервала мои размышления Полина, входя в комнату.

— Послушай, Полина, расскажи мне что-нибудь из своей биографии довоенного периода, — попросила я.

— Ничего особо примечательного в моей биографии нет. Вот только разве самое её начало: я родилась в тот момент, когда в здание больницы, куда мама обратилась за помощью, попал снаряд — белые обстреливали город — и половину дома разворотило. К счастью, мама находилась в другой половине, и мы, таким образом, уцелели.

— Родилась, значит, «под грохот канонады». Будь на твоём месте мальчишка, он был бы страшно горд таким боевым началом своего жизненного пути! — пошутила я.

— Рая, а ты помнишь, как мы бомбили автоколонну? — вспомнила вдруг Полина.

— Ещё бы! Ты тогда попала прямо в головную машину, она загорелась, и всё движение на дороге застопорилось. А помнишь наш единственный боевой вылет днём? В Белоруссии, когда фашисты часто оказывались в «котлах» и «котелках»?

— Конечно, помню. Нас послали тогда выручать наших бойцов из БАО, которые пошли в лес, чтобы забрать в плен группу оставшихся там фашистов, но поскольку их оказалось раз в 20 больше, чем наших солдат, то создалась очень сложная ситуация. Нам нужно было пулемётным огнём с воздуха прикрыть отход горсточки неразумных храбрецов.

— А помнишь Эльтиген, под Керчью?

— О, это были очень трудные полёты! Ночь, низкая облачность, дождь, а мы летим через Керченский пролив и везём нашим десантникам ящики с боеприпасами и мешки с продовольствием…

Полина вспоминает разные случаи из фронтовой жизни, а я смотрю на неё и думаю: правильно поётся в песне:

Когда страна быть прикажет героем,
У нас героем становится любой!

Полина была не из тех, про кого говорят: рождён для авиации. Ни её физические возможности, ни характер, ни вся её натура не говорили о том, что её стихия — воздух. Но грянула война, и она стала в передовые ряды защитников Отечества, она поднялась в небо, чтобы оттуда меткими ударами бить по врагу, вероломно напавшему на её любимую Родину. И наверно, именно за это её уважали в полку, за то, что она, такая скромная, стала бесстрашным воздушным бойцом.

860 боевых вылетов сделала Полина Гельман. А ведь каждый вылет — это напряжение нервов, воли, это, если хотите, поединок со смертью. Поединок зачастую неравный — с точки зрения технических средств. Но у Гельман на вооружении всегда были 3 вещи, которые помогали ей успешно преодолевать трудности боя: любовь к Родине, жгучая ненависть к врагу и стремление к победе.

Я беру лётную книжку Полины и открываю последнюю страницу. Здесь подведены итоги её лётной работы…

Немалый урон нанесла она врагу, пробыв в ночном небе 1191 час. От её меткого бомбового удара взлетали на воздух переправы, склады горючего и боеприпасов, умолкали зенитные пушки, гасли прожекторы, горели автомашины.

Правительство не раз отмечало её боевые успехи: 6 орденов, 8 медалей и «Золотая Звезда» Героя Советского Союза — таковы награды за её боевые дела.

Герой Советского Союза Р. Е. Аронова.

(По материалам сборника «Героини. Выпуск 1». Москва, Политиздат, 1969 г.)